— Перестань, Лора, куда девался твой дух авантюризма?

— Думаю, я его растеряла после первой многочасовой операции.

— Лора, любимая, неужели эти усилия того стоят?

Она заметила грусть в его глазах, поняла, насколько ему одиноко, и сказала:

— Да, Палмер, для меня — да.

Зазвонил телефон.

Беннет Ландсманн открыл один глаз, стараясь не проснуться целиком. Было два часа ночи, и он только что лег спать после тридцати часов кряду в отделении скорой помощи. Но телефон не унимался, и наконец, обреченно вздохнув, он снял трубку.

— Доктор Ландсманн, — угрюмо представился он.

— Это доктор Ливингстон. Можете называть меня Барни.

Беннет открыл второй глаз и сел.

— Эй, ты не забыл — сейчас ночь?

— Нет, не забыл. Ты способен что-то воспринимать?

— Ты что, под градусом?

— Нет. Если не считать «Нескафе» и шоколад. Нет, Ландсманн, я, кажется, впервые за целый месяц присел. Я опросил несколько миллионов больных и заполнил их карты. Я потерял счет зашитым мною порезам и рваным ранам. Я дошел до такого состояния, что старший хирург велел мне пойти и лечь. Короче, ближайшие пятнадцать минут я сам себе хозяин, вот я и подумал, не узнать ли мне, как с тобой обращаются в этом Йеле. Ты что, Ландсманн, действительно спал?

— Нет, конечно, как тебе в голову-то пришло? Я в свободное время ставил дополнительный эксперимент. Изобретал лекарство от вранья. Ну и как поживает твоя задница?

— Так же, как и все остальные места, — болит. А ты-то как, приятель? Как успехи на личном фронте?

— Одна или две сестрички положили на меня глаз. Но здесь во всем своя иерархия, и сливки, как всегда, достаются начальству. Ну да ничего, выживу как-нибудь. А что слышно от Кастельяно?

— А ты как думаешь? Ничего особенного. Пашет так же, как и мы. Как ни позвонишь, Палмер все твердит, что ее нет. Я уверен, что в половине случаев она просто подходить не хочет.

После нескольких анекдотов на медицинские темы, полных самого черного юмора, Барни нечаянно наступил другу на больную мозоль.

— Так что получается? Если не считать общей усталости и сексуальных лишений, тебе в Нью-Хейвене нравится?

На том конце трубки наступило молчание.

— Эй, Ландсманн, ты меня слышишь?

Беннет колебался:

— Как тебе сказать… Долгая история.

И он пересказал Барни все свои обиды.

Когда Беннет закончил, Барни сказал:

— Могу себе представить, каково тебе.

— Правда? Можешь?

— Я бы сказал, что настроение у тебя мерзкое.

— Угадал, Ливингстон. И день ото дня все хуже.

Политические обозреватели предсказывали, что 1963 год запомнится американцам как год пробуждения негров. Но он вошел в историю как год убийства президента Джона Кеннеди.

К концу 1963 года выпускники медицинского факультета Гарвардского университета, годом ранее получившие дипломы, по общему мнению, завершили необходимую стажировку и получили право на медицинскую практику на территории США. Большинству из них было от двадцати четырех до двадцати девяти лет.

И большинство еще далеко не было готово к самостоятельной практике, поскольку окончание интернатуры чаще всего означает лишь начало новой учебы.

Подлинная специализация требует углубленных познаний в конкретном разделе медицины. Таком, как анестезия или фармакология. Или углубленного изучения конкретного органа, части или ткани организма — глаз, сердца, брюшной полости, крови и так далее. Или конкретной техники воздействия, например хирургии. Или даже одной загадки (хотя некоторые категорически отрицают ее связь с наукой) — загадки мозга, над которой бьется психиатрия.

Итак, Барни Ливингстон, доктор медицины, завершив полный курс интернатуры и желая посвятить себя психоанализу, должен был три года отработать ординатором в психиатрической больнице, где мог остаться еще на год — по желанию.

И если он хотел стать полноправным работником какого бы то ни было психиатрического учреждения, ему надлежало предоставить какому-нибудь уважаемому специалисту свою голову для «вправки мозгов». Предполагалось, что эта процедура позволит ему лучше познать собственное бессознательное, а соответственно — более успешно помогать будущим клиентам управляться со своим.

Итак, если даже предположить, что он пройдет этот путь без задержек, ему понадобится еще лет шесть или семь. К самостоятельной практике Барни сможет приступить не ранее 1970 года, когда ему стукнет уже тридцать три. Иными словами, он окажется начинающим специалистом в то время, когда люди других специальностей уже лет десять как будут прочно стоять на ногах и, кстати, прилично зарабатывать. Хорошим примером служил его брат Уоррен, которому предстояло как раз в 1970 году получить диплом юриста.

Прибавьте к этому весьма высокую вероятность отправки в армию.

И при всем том Барни предстоял еще не самый долгий путь. Те, кто хотел идти в хирургию, например Беннет, приглашенный продолжить стажировку в базовых клиниках Йельского университета, или Грета, перебравшаяся в Вашингтон, должны были после получения диплома отучиться не меньше пяти лет. Год — интерном, два — помощником ординатора, год — первым помощником и, наконец, если к тому моменту человек еще не сдался или не впал в слабоумие, еще год — старшим ординатором. А тех, кто избрал более узкую специальность — скажем, детскую хирургию, ожидали еще и дополнительные годы учебы.

Врачей часто обвиняют в черствости, корысти, самовлюбленности. Тогда они напоминают, что пожертвовали медицине молодостью, положив на алтарь профессии лучшие годы жизни — между двадцатью и тридцатью, — чтобы впоследствии служить ближним своим.

И при этом вынесли тяжкие лишения. Мало кто из врачей может похвастать тем, что за все время профессиональной подготовки имел возможность нормально спать хотя бы десять ночей подряд. Многие принесли в жертву семейную жизнь и лишили себя невосполнимой радости видеть, как растут твои дети.

И поэтому когда они говорят, что должны иметь некую компенсацию — в форме денег, почета и социального статуса, — то их претензии не лишены оснований.

Кроме того, как свидетельствует безрадостная статистика, врач зачастую страдает больше любого больного. Ибо никто не в силах склеить разбитый брак или восполнить детям недостаток внимания со стороны отца.

Семья Кеннеди понесла в тот год не одну утрату. Своего отца на два с половиной месяца опередил маленький Патрик, родившийся недоношенным и с респираторным дистресс-синдромом (РДС). Его легкие раздувались, но не удерживали воздух.

Когда ребенка президента привезли в клинику, Лора была на работе. Хотя ее непосредственного участия не требовалось, она не ушла домой по окончании смены, поддавшись порыву, охватившему весь персонал.